«Каждый дрон звучит по-своему. FPV гораздо звонче многих, ярче, мощнее. Наблюдательные дай бог, если услышишь», — рассказывает пилот БПЛА полка Калиновского. В своей речи боец не использует слово «служба», а автоматически подменяет его бодрым «движ». В «движе» он уже третий год. Говорит, что за это время и сам оказывался в объективе квадрокоптера-разведчика, но удалось спастись. И таких историй у него не одна и не две. Каково это — воевать технологично, как в старых фильмах о будущем? Калиновец рассказал «Зеркалу».
На сайте BYSOL открыт сбор для Евгения и ее побратимов. Чтобы поддержать их, перейдите по ссылке.
«Мне было по боку, кто как живет, какие выборы, кто президент»
Свою личность Евгений (имя собеседника изменено для его безопасности) не раскрывает, и то немногое, что можно о нем понять, — он человек общительный. Отмечает, что на задачах для него самое сложное испытание — долго молчать. Пускай, шутит, там будет холодно и дождливо, но «давайте говорить». Однако сидеть в тишине приходится часами. Это одно из первых правил безопасности.
— А мне молчать противопоказано, — смеется он, его речь периодически «приправляют» житейская философия и хлесткий матерок. — Я потом так пацанов задалбливаю! Но там не поговоришь, не поприкалываешься. Хотя мне кажется, шутки обесценивают страх. Меня хлебом не корми, дай черный юмор куда-то выплеснуть.
Недавно Евгений вернулся на ротацию с Курского направления. И пока не поступила очередная команда «Поехали», есть время порешать другие вопросы. Один из них — купить новую машину для «движа». В той, на которой работали в «командировке», убили мотор, подвеску и турбину.
— А еще она такая дорогая в обслуживании, а делать это, так сложилось, мы должны за свои деньги. Гораздо выгоднее, оказалось, продать на запчасти, доложить и купить новую, — описывает ситуацию военнослужащий, говоря о сборе на BYSOL. — Обидно, что как бомжи побираемся, но чуть что, конечно, и сами все вывезем. Мы получаем нормальные деньги, но я все трачу на войну. А у меня, допустим, есть девушка, я хочу подарить ей золотое кольцо или украшения. Она не обижается, говорит: «Женя, ты воюешь и ради меня».
Беларус говорит, что лет пять-десять назад вряд ли мог бы даже представить подобные разговоры. Он жил свою лучшую жизнь: кайфовал от любимого дела и хорошо зарабатывал.
— Мне было по боку, кто как живет, какие выборы, кто президент, — не скрывает он. — Но почему-то в 2020-м во мне взыграла настоящая, даже детская справедливость. Я видел, что происходящее неправильно, нечестно и так не должно быть. Моя правда привела к тому, что я отсидел 15 суток. А потом пришлось все продать и уехать из Беларуси. Были варианты остановиться в Литве, Латвии и подобных странах, но выбор пал на Украину. Хотя у меня тут знакомых не то чтобы много было.
В Киеве Евгений вернулся в профессию, которой занимался в Беларуси, — «карьера пошла в гору». Говорит, были «сумасшедшие планы». Война их изменила. Мужчина мог снова упаковать чемоданы и уехать, но решил, что оставить новых друзей, коллег — это «не по-пацански». Тем более они поддержали его после переезда, и в них летели ракеты из его страны.
Изначально собирался волонтерить. Писал в фонды, говорил, готов работать 24/7. В ответ получал: «Мальчик, погоди, у нас тут очередь». Терять время в ожидании не хотелось, поэтому отправил заявку в полк Калиновского. В ней честно указал: «Не воевал, оружие в руках не держал, физуха плохая, но круто могу находить решение сложных задач». Ему ответили: «Мы вас берем».
«Когда налетаешь на симуляторе 50 часов и руки у тебя будут не из жопы, придешь»
Евгений — человек яркий, но скромный. Хоть сразу и не скажешь. До того как рассказывать про службу, отмечает, что в этой сфере считает себя дилетантом. Говорит, его окружают «тигры, с таким багажом знаний», что его трехлетний боевой стаж на этом фоне «просто меркнет».
Военную карьеру он начал в разведке. Через несколько месяцев, находив на задачах десятки километров, засел за бумажную работу, а точнее, начал делать то, что умеет лучше всего, — общаться с людьми. Взаимодействовал с госструктурами, коммерческими организациями, благотворительными фондами, занимался снабжением, логистикой, чтобы «наладить жизнь побратимов». Сначала в беларусском подразделении, потом из-за конфликта перешел в украинское.
— В 2023-м мы с пацанами уже выходили на более профессиональный уровень: все начали получать воинские специальности. Кто-то прокачивался в пулеметке, кто-то с ПЗРК (переносной зенитно-ракетный комплекс. — Прим. ред.). Я говорил: «Если будете менять род деятельности и развиваться, то учитесь на дроны. За ними будущее». Не очень меня кто-то слушал, и я решил: «Так пойду сам», — смеется собеседник. — Была такая мысль (я просто считаю, что выживу): а что делать после войны? Решил: надо получать хорошую воинскую специальность, которая потом позволит этот опыт монетизировать. Не хочу, чтобы это звучало как цель для бизнеса… Но одно другому не мешает. Думаю, опыт работы с дронами будет очень ценен у разных армий мира, и я смогу проводить обучения, продавать свои знания. Плюс мне это интересно. Сам режиссерский конфликт… Ты сидишь, с**а, с маленьким джойстиком… Когда мама в детстве говорила: «Алло, что ты в эти свои игрушки давишь!» — а сейчас ты так гасишь врагов. Меня прямо будоражило, что какие-то цацки на одном из первых мест по вооружению.
Когда эмоции сошли, засел за науку. «YouTube — наше все!» — представляет он своего первого учителя в работе с дронами. Сразу штудировал видеоуроки, а потом рука незаметно потянулась к кошельку. И беларус купил пульт управления для FPV-дронов RadioMaster TX16S. На тот момент он стоил где-то 350−400 долларов.
— У меня был хороший ноутбук. Скачал несколько симуляторов (программы для управления виртуальными квадрокоптерами. — Прим. ред.) и учился летать. Параллельно прошел курсы оператора БПЛА, где объясняли, как работать на Mavic на системах DJI и AUTEL. Плюс давали знания по аэроразведке — куда смотреть, кого искать, как работать в различных условиях с РЭБ противника, — рассказывает Евгений. — Mavic — это дроны для аэроразведки, эвакуации, но больший кайф мне доставляет работа с FPV (их используют для разведки, наблюдения, сброса боеприпасов, в роли камикадзе. — Прим. ред.). Сказал руководителю, что хочу учиться на них. Он ответил: «Когда налетаешь на симуляторе 50 часов и руки у тебя будут не из жопы, придешь». Собственно, так и было.
Почему такие условия? Все дело в том, что FPV-дроны хоть стоят в разы дешевле, чем Mavic, но управлять ими сложнее. Тут очень важны тактика, стратегия и безопасность, объясняет собеседник.
— В них нет стабилизации, немножко по-другому работают рычаги управления. При этом они гораздо быстрее долетают до цели и доносят все, что надо, — приводит он пример и переходит к цене. — У меня сейчас, допустим, DJI Matrice 30T за 6,5 тысячи евро. В то же время FPV-дрон стоит порядка 300−350 долларов.
«Работа с FPV-дронами, как бы маньячно ни звучало, — это весело. Она более экшен»
За время «движа» Евгений уже успел поработать на Запорожском, Николаевском, «чуть-чуть» Херсонском, Сумском и Курском направлениях. Как бэпэлашник начинал в украинском подразделении.
— Скажу честно: я командный игрок, мне надо чувство плеча. В том (украинском. — Прим. ред.) подразделении, где я был мне, к сожалению, этого не хватило, и я решил, что пойду обратно к ребятам, — рассказывает он о своем возвращении к калиновцам, которое случилось пару месяцев назад. — Плюс там сменилось руководство штаба, ушли неприятные для меня люди. Считаю, полку буду полезен.
БПЛА Евгений романтично называет «глазами войны». Работа таких подразделений, говорит, очень обширна. Есть «чисто эфпэвишники», есть ребята, «которые летают на „крыльях“» — это устройства-разведчики, что отдаляются на 40−50 километров. Есть те, кто занимается аэроразведкой на Mavic. Они, объясняет, наблюдают за противником и докладывают о происходящем на поле боя или помогают в эвакуации.
Сам Евгений в зависимости от задачи работает с квадрокоптерами для аэроразведки и FPV-дронами. Из последних — с «камикадзе» и бомберами. Они могут сбрасывать снаряд и возвращаться.
— Мое мнение: аэроразведка — это важно, но чуть скучно. Работа с FPV-дронами, как бы маньячно это ни звучало, — это весело. Она более экшен. Тут скорости выше. Такой дрон может летать около 80 км/ч. Есть устройства, которые уже и по 300 км/ч разгоняются, но это не повсеместная история, — знакомит с тонкостями своего дела военный. — Хотя и с ними (речь о FPV-дронах. — Прим. ред.) порой приходится сидеть часами. Как-то десять часов прикрывали территорию, которую защищали Силы обороны Украины. Это была дорога километра два. Наблюдали, чтобы противник не прошел и не проехал. Иначе уничтожали. За это время выпустили 20−25 дронов. Шли они не беспрерывно. Если в среднем один такой стоит 300−350, получается 7000−8000 долларов за дежурство улетело.
Задачи бывают разные. Как-то бойцы-смежники из аэроразведки сообщили, что каждые два дня по обнаруженным ими пунктам наблюдения противника проезжает одна и та же машина. Вероятно, она довозила военных, боекомплекты, оружие.
— Данные дошли до нашего командира, он говорит: «Давайте ее влупим». Давайте. Спланировали задачу и на сорок часов пошли в засаду. Охота была удачная, — улыбается Евгений. — Почему такая долгая? Потому что в работе с дронами есть много факторов, которые надо учитывать. Например, ландшафт (выбор местности влияет на расстояние до цели), радиогоризонт, погодные условия (нужно, чтобы ветер дул в жопу). Устройство и пульт должны быть связаны друг с другом по радиосигналу на определенных частотах. И если нет комфортной видимости, то, соответственно, и радиосвязь плохая. А тут самое главное — долететь и не потерять управление.
Стрелять из дрона и из обычного оружия, говорит Евгений, очень разные вещи. Первый выстрел по врагу из пулемета он вспоминает как один из самых непростых моментов войны. Это было в 2022 году в Николаевской области. Российские военные шли в его сторону. «Огонь без команды», — услышал он из рации голос командира. Это значит, боец сам решает, когда нажать на курок. От врага метров 100−120, расстояние постепенно сокращается.
— И тут у меня где-то микросекунда животного страха, сумасшедший адреналин. Страшно выстрелить в человека, но ты должен, иначе убьют тебя, — описывает он ту ситуацию и переходит к первому выстрелу из FPV-дрона. — Как это случилось? Вражеский блиндаж. Над ним дрон-аэроразведчик, который дает подтверждение работы. Я лечу FPV с осколочным боеприпасом. Мы видим, как личный состав врага забегает в блиндаж, я туда залетаю — и все взрывается. Что было на душе? Что это круто, все обрадовались. Знаете, это как большая игра. Возможно, эмоции притупились… Я абсолютно осознаю, что убиваю человека, но хочу представлять, что это игра. Один инструктор как-то правильно сказал: «Только ты поймешь, что это игра, тебе станет проще».
На вопрос, дрогнула ли у него хоть раз рука, когда нажимал рычаг, чтобы что-то или кого-то взорвать, отвечает отрицательно:
— На войне работают инстинкты, а не эмоции. Либо я, либо меня.
«Заметили, как в точке, куда должны были заходить наши ребята, накапливалась большая группа противника»
В топ качеств в работе с дронами-аэроразведчиками Евгений выносит усидчивость и внимательность. Противник, объясняет, неплохо маскируется, а значит, стоит смотреть в оба. Сидеть в укрытиях нередко неудобно, холодно, сыро, но комфорт не первое, о чем беларус думает на задаче. Важно, чтобы место было максимально защищенное и скрытое.
— У моего DJI Matrice 30T зум 200х, он может обеспечить 15 километров (то есть работать на таком расстоянии. — Прим. ред.). Единственный его минус — он очень громко шумит, его надо поднимать метров на 500, может, даже на километр, чтобы противник не услышал. Потерять его — как нефиг делать. Тем более что российская армия — одна из лучших по радиоэлектронной борьбе. Это надо учитывать, поэтому я его далеко не отпускаю, — рассказывает Евгений, отмечая, что любая техника — это лишь расходный материал. — На Курске (речь о Курском направлении. — Прим. ред.) мы за два часа остались без двух дронов за 70 и 200 тысяч гривен (около 1600 и 4700 долларов. — Прим. ред.). Но это не важно, главное — выполненная задача.
Зимой, кстати, их выполнение устройствами-аэроразведчиками усложняется. Батарея расходуется быстрее, соответственно, нужно чаще летать к месту дислокации экипажа, чтобы зарядиться. Это повышает риск быть замеченными. Летом тоже есть свои трудности.
— У моего дрона есть функция тепловизора. Летом, когда солнце нагревает все вокруг — землю, деревья, — различать тепловые сигнатуры противника сложно. Все сливается, — останавливается на деталях собеседник.
А еще в работе с такими устройствами нужно тренировать глаза и усидчивость, потому что сидеть в долгих засадах во время аэроразведки приходится часто. Во время одной из задач Евгений с побратимами дежурили в подвале трое суток. Сменяя друг друга, «обеспечивали практически непрерывное видеонаблюдение за сектором боевых действий».
— Человечек вылетает, наблюдает, приближает, отдаляет, снимает, фотографирует, грамотно залетает, чтобы его не обнаружили, — перечисляет беларус. — Вся эта информация идет на командный пункт и помогает принимать решения. Была ситуация, когда [из-за нашей информации] отменилась операция. Мы заметили, как в точке, куда должны были заходить наши ребята, накапливалась большая группа противника.
Сколько еще было похожих ситуаций, Евгению сложно вспоминать. Большинство таких моментов размываются в днях военной рутины. Хотя некоторые из них достойны отдельных рассказов. Как-то во время одного из дежурств группа, в которую входил беларус, находилась километрах в пяти от места сражения. Бой закончился. На картинке, что получал Евгений со своего квадрокоптера, он заметил шевеление в окопе. Это было недалеко от линии столкновения. Приблизил, понял: там раненый, и он свой.
— Я подлетел к нему, подвигался, и мы поняли друг друга. Забрать его не давал огонь минометов и дроны противника. По рации связались с ближайшими парамедиками. Они сказали, где находятся и как к ним доползти. Понимали: человек там, скорее всего, умрет, поэтому было принято решение попробовать его вывести, — рассказывает беларус. — На дроне, у которого есть система сброса, передали ему воду, медикаменты и записку: «Ползи за дроном, который будет через столько-то». Пока он полз, мы очень его поддерживали, хоть он нас и не слышал. Орали в блиндаже: «Ползи, с**а, давай, давай».
Спустя время от парамедиков прилетел «плюс»: боец у них, стабилен и жив.
— Что чувствуешь в такой момент? Как не про*****ся. От тебя зависит жизнь человека. А значит, нужно правильно долететь, чтобы дрон не упал, чтобы его не увидели, — эмоционально отвечает Евгений. — Парамедики потом рассказывали, что у бойца было сильное ранение в ногу — перебита кость. Турникетом он остановил кровотечение, но чем дольше он бы его держал, тем выше риск ампутации.
«Если есть приказ стоять близко, мы с пацанами ссым, но идем»
Евгений не скрывает: задачи он старается планировать так, чтобы быть подальше от линии фронта. Обычно от «нуля» его отделяет около десяти километров. Порой подходят ближе.
— Если есть приказ стоять близко, мы с пацанами ссым, но идем. Мой максимум — километра два от нуля. Дальше дроны не могли дотянуться до нужной нам точки, — вспоминает он и говорит, что признаваться в своих страхах ему не стыдно.
После каждой задачи он общается с военным психологом и психотерапевтом. Рассказывает, что с первых дней на фронте почувствовал, каким бы сильным ни был характер, «война — жестокая штука, и голову может переклинить так, что этого даже не заметишь».
— Я прошел многое — штурм, разведку — и понимаю: самое главное на войне не бояться своих чувств, — продолжает он. — Если вам кто-то скажет, что он не ссыт, для меня это будет странно. Я решу, что он врет, и задумаюсь: а был ли он на войне? Каждая новая задача — это большой страх. И, если у меня есть возможность отойти и работать в чуть большей безопасности, я это сделаю.
По словам Евгения, на данный момент самое страшное направление, на котором он работал, — это Курское. В Судже (российский город, захваченный украинскими военными), где они находились, не было ни света, ни воды. А воздух был пропитан запахом гнили, что доносилась от разлагающегося в холодильниках мяса. Россияне, по ощущениям беларуса, на своей территории воюют жестче, «уничтожая гораздо сильнее».
— Когда были в Судже, мы голову не могли поднять, в нас прицельно летело по два-три КАБа (корректируемая авиационная бомба. — Прим. ред.) — это много. При этом россияне понимали, что там живут мирные жители, — делится наблюдениями собеседник. — Там я видел, как за несколько часов уничтожили село. По-моему, Любимовка. И уничтожали его не украинские силы, а русские по нему лупили (речь о наступлении российских войск в Курской области в октябре 2024-го. — Прим. ред.).
С северокорейскими солдатами Евгений не пересекался, с местными не общался. Хотя в их дома они с побратимами заходили. Было это, когда в Судже они проверяли территорию вокруг места, где остановились.
— Смотрели, нет ли в домах военных. Безусловно, к каждой семье мы заходили с поднятым стволом и предохранителем и пальцем на спусковом крючке, — описывает тот момент военнослужащий. — Люди реагировали на нас, как на врагов. Знали, что мы их могли убить, если они что-то сделают, но цели кого-то уничтожить у нас не было. Исключительно безопасность. Когда понимали, что для нас нет угрозы, командир спрашивал, нужна ли им какая-то помощь: вода, еда, медикаменты. Позже, когда мы запускали генератор, кто-то из местных даже подошел зарядить фонарик. Мне кажется, они уже не чувствовали такого негатива.
На вопрос, когда закончится война, Евгений отвечает не задумываясь:
— Я бы хотел, чтобы это произошло вчера.
На то, что будет после, у него есть четкий план: заняться лечением. Работать с военным психологом и психотерапевтом.
— И я бы хотел, чтобы моя голова не была врагом ни мне, ни обществу, — отмечает он. — Сделаю все, чтобы стать максимально гражданским человеком.
